Философия и филология творчества Игоря Сафронова: некоторые наблюдения

Мы познакомились с Игорем Сафроновым случайно. Но Случай на этот раз оказался счастливым. Сначала я и не предполагал, что этот экспансивный, Большой человек - не в том, бюрократически-пузатом смысле, к которому мы привыкли в застой, а в истинно русском: щедром, разгульно-удалом и грустном, - этот человек, зашедший на выставку "Антифашизм в Германии 1916 - 1950 годов" в Музее истории (тогда ещё!) Ленинграда - станет моим хорошим знакомым.

Он пришел и крупными, чёткими шагами промерил зал, взглянул на окна и стены, прикидывая, как войдут сюда его собственные картины - будто и не было сейчас в зале фотомонтажей Джона Хартфилда, книг Эриха Кестнера и альбомов Джорджа Гроша, словом, другой выставки, другого мира - и остановился: Его привлёк Джордж Грош, ибо оба они - Сафронов и Грош - художники-графики с острой социально-критической направленностью творчества. Грош - политический сатирик, графические листы которого ("Труды в папках") "со всей беспощадностью показывают обывательско-буржуазные пороки, лицемерие и лживость общества. Его резкая общественная критика не щадит ни церкви, ни органов юстиции, ни политики, не знает никаких табу". А Сафронов - художник-философ, Проповедник - изображая пороки, размышляет над причинами нравственного упадка общества и видит эти причины, прежде всего, в потере всех и всяческих идеалов (курсив мой. - М.К.). Своим творчеством он пытается их возродить.

Я, будучи консультантом-переводчиком, подошёл прокомментировать выставку в целом и каждого автора в отдельности. Но это оказалось излишним: они поняли друг друга без слов...

Позже мы разговорились о живописи, философии и жизни вообще. Знакомство состоялось. Через несколько дней он пригласил меня посмотреть его работы.

Первое что бросилось в глаза, - быт, не картинный, а настоящий, типичный быт художника - живописно разбросанный, незатейливый, держащийся не внешним лоском, а внутренней силой духа.

Невольно всплыли в мозгу строки моего любимого Рильке:

Ich habe viele Bruder in Sutanen
im Suden, wo in Klostern Lorbeer steht.
Ich weiss, wie menschlich sie Madonnen planen,
und traume oft von jungen Tizianen,
durch die der Gott in Gluten geht.

Doch wie ich mich auch in mich selber neige:
Mein Gott ist dunkel und wie ein Gewebe
von hundert Wurzeln, welche schweigsam trinken.
Nur, dass ich mich aus seiner Warme hebe,
mehr weiss ich nicht, weil alle meine Zweige
tief unten ruhn und nur im Winde winken.

Есть много братьев у меня в сутанах
На юге, там, где в храмах лавр стоит.
Я знаю, что мадонны их гуманны,
и часто грежу я о юных тицианах,
в которых Божий дар горит.

Когда ж я в самого себя склоняюсь,
то вижу, мой Бог темен, как сплетенье
о ста корнях, безмолвно воду пьющих.
Мне лишь принять Его теплом крещенье...
и большего не надо; весь я начинаюсь
с ветвей нижайших, по ветру идущих.

И вдруг - афиша: "Художники - члены ассоциации "Христианский поиск""...

Такое не может быть простым совпадением; или совпадение мыслей, навеваемых в мастерской, и увиденного должно иметь результат: Картина "Плачущий Христос": чёрно-белая гамма, острые, как сама жизнь, штрихи и автопортретное сходство с автором. Это отражение человеческого страдания, Возвышающего, Очистительного. Такое страдание ставит человека рядом с Отцом его Небесным: "Отче наш, иже еси:" Это понимали зрители, писавшие в откликах на выставку: "Ваш Христос очень современен - не отдает от него сладким церковным ладаном. Он - наша Боль, Стыд, Страдание. Несомненно очень сильно написана "Голгофа". После посещения Вашей выставки не надо ходить в церковь на исповедь. Исповедь совершается перед Вашими работами."

Полиптих "Голгофа" - монументальное, масштабное творение, панорамный стиль которого как бы охватывает, вбирает в себя всю нашу жизнь.

У Игоря Сафронова всегда максимально: в его картинах нет точек (если облечь живопись в Слово), у него восклицательный знак, кричащий, требовательный, вопиющий: К людям, к гуманности, воплощенной в делах. "В начале было Слово..." Но Гёте добавил: "В начале было Дело..."

Это неразрывное единство присуще творчеству художника и поэта Сафронова: стихи и картины суть Слово и Дело его. Одновременно. Одно без другого, возможно, было бы фарисейством. Слово о чём? - О Добре и Зле и возможности выжить в их извечной борьбе. В одном из многочисленных интервью он ответил на вопрос о творчестве следующим образом: "Основная тема творчества - Боль и Покаяние. Пережив однажды личную боль и трагедию, я стал более проникновенным и чутким к несчастьям других. По натуре я пессимистический оптимист." Ощущение необходимости Сотворить и Сказать людям о духовном самоочищении выявило словесную сторону творчества русского художника - стихи.

Естественно стихи, пропущенные через себя, но с учётом опыта классики, увиденного и запечатленного в цикле жанровых портретов "Судьбы": Ахматова, Мандельштам, Цветаева: Лики страдальцев серебряного века, минувшего, но не канувшего в Лету и потому продолженного: Пастернак, Высоцкий: Целая галерея борцов за Культуру Мира. Этот ряд прекрасен в своем вечном движении...

Закономерно в этот ряд входит личность Райнера Мария Рильке, выдающегося австрийского поэта и писателя, близкого друга Марины Цветаевой, посвятившего ей много стихов.

Известно, что Рильке до последнего вздоха любил Россию. На примере творчества Игоря Сафронова видно, что и Россия начинает (или, точнее, продолжает - с рубежа веков) вновь познавать, сердцем впитывать Рильке. Да будет так!

Во второй книге сборника "Часослов" Рильке рисует идеал всеобщего единения людей, такого, как в паломничестве к Иверской божьей матери в Москве, очевидцем которого он был, - единения людей и Бога. Идеал этот у Рильке обращён в прошлое, но немыслим вне патриархальности. Паломничество не приводит к желанной цели, оно лишь демонстрирует невозможность ее достижения.

У Сафронова этот идеал намеренно переносится в настоящее, чтобы попытаться возродить утерянные морально-религиозные ценности, причём сущность их остаётся у обоих поэтов неизменной: Добро, Вера, Соборность, Бог.

Большие художники - не важно, слова или кисти, - очень часто стремятся к синтезу родов искусства, ибо им необходимо дополнить однажды выраженное, посмотреть на мучающие их проблемы под другим углом зрения. Так происходит и у Сафронова. Соборность своих картин - в смысле единения в общей Вере в Добро, Любовь и активного сопереживания ближнему - он дополняет, озвучивает стихами ("Монолог на берегу реки Великой перед руинами Симанской обители"). Поэт ставит перед зрителем (слушателем, читателем) вечные, но личностные, обращенные конкретно к каждому, вопросы о смысле жизни:

За что Господь послал
Нас жить среди уродин?..

Зачем Он дал нам Пыл,
Разбрасывая просо -
Увидеть, как Слепы,
Понять, как безголосы?!

("Моим зрителям")

Сафронов стремится заставить людей задуматься и посредством этого приблизиться к идеалу рильковской соборности.

Рильке говорил, что стихи - это не чувства, а опыт. Наш современник, русский поэт Игорь Сафронов тоже пришёл к Слову через опыт, приобретенный в жизненных испытаниях.

В силу общей волнующей их проблематики, гражданской и, прежде всего, морально-этической, у Рильке и Сафронова наблюдаются общие языковые средства выражения, сходные по задачам и целям их применения, приемы, повышающие их музыкальность, а следовательно, эмоциональное воздействие стиха. Так Сафронов использует ассонансы, на основе которых порой строятся целые строфы: в стихотворении "Мария и Рига" они создают образ невидимо присутствующего раскачивающегося колокола (может быть, на соборе в Риге?), который пробуждает воспоминания, составляющие основу данного ретроспективного сюжета:

Мария и Рига...
Два слова утешных
Застыли как грусть в янтаре,
Из дней моей юности, медленно смеркших,
Как свет фонарей
Тех давних, ночных и светивших задаром
На дне перламутровой мглы,
Когда мы себя предавали бульварам
Друг другом полны.
Мария и Рига...
Созвучием странным
Двух намертво сросшихся слов
Вы с зыбкой улыбкой святой Марианны
Пришельцы из снов.

О звукописи в стихах Рильке существует довольно обширная литература, поэтому ограничимся здесь лишь констатацией того факта, что именно ввиду сложной системы фонетических взаимосвязей его поэтические произведения представляют значительную трудность для перевода на другие языки.

Свободный стих Сафронова также может быть сравним со стихами Рильке. Общие мотивы одиночества, печали и смерти звучат у обоих:

Сафронов:

Я столько раз наблюдал
Как заходит Зимнее Солнце
(последний раз, кажется, на границе России и Латвии)
Пунцовое, присыпанное пеплом Уныния,
Кровоточащее и шершавое, как музыка Клауса Шульца...
Я столько раз видел его Заходящим.
Прыгающий Солнечный Зайчик Смерти...
В стеклянеющем взгляде Обреченного Дня...
Рубиновый След Невидимого Укола в Область Сердца...

Rilke:

Ein weisses Schloss in weisser Einsamkeit.
In blanken Salen schleichen leise Schauer.
Todkrank krallt das Gerank sich an die Mauer,
und alle Wege weltwarts sind verschneit.

Daruber hangt der Himmel brach und breit.
Es blinkt das Schloss. Und langs den weissen Wanden
Hilft sich die Sehnsucht fort mit irren Handen...
Die Uhren stehn im Schloss; es starb die Zeit.

Рильке:

Белеет замок в белой тишине.
Ползут по чистым залам страхов орды,
В недуге смертном лезет плющ на своды;
Дороги мира в снежной пелене.

Над ним просторный небосвод висит.
Сверкает замок, а вдоль сводов белых
Тоска бредёт безумно и несмело...
Часы остановились в замке. Время спит.

Перевод Михаила Клочковского

Но если стихотворение Рильке имеет вневременной обобщающий характер при отсутствии внешнего (и наличии внутреннего, созерцательного!) действия, то строки Сафронова соотнесены с реальным окружением: названо место действия - граница России и Латвии, -- присутствует лирический герой, автобиографически совпадающий с автором, и фон события - заход Солнца - электронная музыка австрийского композитора Клауса Шульца.

Выводы оба поэта делают одинаковые - Гармонии в мире нет, она исчезла, царствует Хаос в жизни и искусстве. Воплощение этого Хаоса у Сафронова - это музыка Клауса Шульца, кстати говоря, соотечественника Рильке. Для нас важно в данном случае то, что авторы приходят к своим выводам по-разному. Один - умозрительно, обобщенно, а второй - путем актуализации современного материала.

С известной долей условности, читая Сафронова, можно вызвать ассоциацию с недавними политическими событиями в любимой автором Прибалтике (граница России и Латвии).

Основания для этого тем более существенные, что Игорь Сафронов считает Прибалтику страной высокой человеческой культуры. Там он беседовал с Раймондом Паулсом о связи русской и прибалтийской духовности, встречался с простыми людьми. Там были опубликованы его первые стихи.

Однако надо помнить, что почва, на которой возрос Игорь Сафронов, - русская. Целый пласт его стихов берёт начало в земле Псковской: "Чёрное озеро", "Монолог на берегу реки Великой перед руинами Симанской обители" и другие. Здесь он черпает силы для творчества, "лечит душу печалью", стоя над озёрами, входя в Храмы. Идя путём паломника, он постигает сущность Души Славянской.

Живя в 20 км от Михайловского невозможно не встретиться с Пушкиным. У каждого он свой: у Ахматовой, у Цветаевой и у Сафронова. Последнего потрясает трагизм судьбы "поэта поэтов" в его чисто человеческом плане. Сафронов невольно сравнивает с пушкинским решением возможное своё. Как поступил бы я в кризисной ситуации? Что сказал? Как бы жил? Что понял из жизни гения? Как принял бы свою Судьбу? - И побуждает к ответу других...

Легок и крут подъём.
Сколько ступеней в нём?
(Ах, как на клиросе пели).
Книга Судьбы не врёт...
Камень тяжёл у ворот
Все 37 ступеней...

На паперти Судных Слов
В мареве вещих снов
Что обрести сумели?
Это уже не жжёт.
Камень Судьбы не лжёт...
Что вы понять сумели?

("Пушкину 1835 года")

Псковская земля пробудила и оформила в творчестве Сафронова ещё одну тему. Глядя на разрушенные и осквернённые Храмы ("Монолог:") он ощутил Боль и необходимость Покаяния. Один из его полиптихов так и называется "Mea culpa" ("Моя вина"). Он написан до августовского путча 1991 года и поэтому можно сказать, что вина, осознанная до события, из разряда конкретной переходит в философскую категорию.

В стихах тема Совести у Сафронова постоянно варьируется и развивается, дополняя картины, получая конкретное, словесное, воплощение в образах.

Но, Боже, Ты позвал. Я встала на колени...
Пред Совестью былой, молю Тебя простить.
Но Вас, моих Детей, в кровавой Мгле затмений
Как вызволить из Тьмы, как воскресить?

("Плач по матери")

Тема больной Совести, самосожжения, постоянный стержень его картин, натянутый нерв его стихов. Доказательство тому - полиптих "Mea culpa" и как бы поясняющая его поэма "Самосожжение", составляющая смысловое ядро планируемой книги и структурное ядро её композиции. Поэма насчитывает более десяти глав с эпиграфами. В первоначальном варианте она имела другое название - "Гемофилия" - впоследствии символически расширенное автором. Однако глава с этим названием была сохранена. И неслучайно. Оно заставляет вспомнить о болезни, довольно редкой, "экзотической", царской. Вот оно, нужное слово! Именно царской, ибо, истинно говорю, -- мысль уже направлена на тревожащую умы и Совесть трагедию, не имеющую срока давности, - расстрел в Ипатьевском доме семьи Николая II. Гемофилия у Сафронова не только несвёртываемость крови, но и Совести. Но если в первом случае при малейшей царапине неизбежна гибель, то постоянные угрызения совести очищают, снимают накипь грехов, ведут к возрождению из "кровавой мглы затмений".

Царская тема при всей ее важности, однако, не единственная в поэме. Она - лишь первый уровень ее глубокого содержания. При чтении вглубь возникают чёткие параллели с современностью. Царская тема, оставаясь нравственным мерилом, укором Совести, постепенно становится фоном для авторской оценки нашей эпохи. Царь для Сафронова - отнюдь не глава российской чиновничьей администрации, а прежде всего человек, Великомученик. Поэтому его страдания автор рассматривает в общегуманистическом смысле, обобщая конкретную Судьбу, видя свою вину в том, что случилось: ведь жертвы расстрела, умирая, молились не за себя, а за врагов своих, за тех, кто остаётся на Земле -

Сравните стихотворение Великой Княжны О.Н.Романовой "Молитва". Сафронов кается за себя и за своё поколение:

Весь ужас в том, что я тогда Вампиром
Себе являюсь, тем подлецом, что насосался Крови
Бессчётных жертв, пред Богом невиновных,
Зеленоглазых, среброкудрых, огнеоких,
С лица сошедших и в безумье впавших,
Но шепчущих в моё лицо Молитву
За всех живущих...

С этого подлого убийства начался могучий, бурлящий поток последующих жертв. Этот грех влечёт за собой нашу сегодняшнюю Расплату. Отсюда - самобичевание Сафронова.

Поэма, как было упомянуто выше, - стержень композиции сборника, поэтому тематическое разнообразие этой исповеди распространяется и на другие сферы. Как перекличка с серией жанровых портретов "Судьбы" и её развитие звучит отдельная глава поэмы, посвящённая Марине Цветаевой.

Эта глава называется "Елабуга. Август 1941 - февраль 1988". Она писалась на протяжении многих лет, как явствует из заглавия и слов автора: "Я писал ее сердцем долго, а вылилась на бумагу она за несколько недель". Так он сказал в одной из бесед с автором этих строк, имея ввиду известный каждому поэту период вынашивания замысла. Непосредственным поводом к написанию явилась поездка Сафронова в Елабугу, но внутреннее притяжение к Цветаевой у него было всегда. Их объединяло глубинное ощущение великой мировой скорби и предчувствие надвигающейся духовной катастрофы растворения и гибели нравственных идеалов родного народа в застоявшемся омуте тлетворной псевдокультуры, стихии Вторичного. Сафронов разделяет мысли, выраженные в статье Марины Цветаевой "Искусство при свете совести", над которой она работала в душной атмосфере эмиграции.

Побывав на её символической могиле, он лишь сильнее ощутил глубину постигшей весь мир трагедии, величие поэта в литературе, невозвратность утраты и, в другой ипостаси, необходимость преемственности. Именно преемственность, а не плоское подражание, звучит в раздумьях о сути Бытия и ценности личности в беге времени.

Что привело тебя сюда, к усталости твоей могилы?...
На этот остров?

Интересно, что преемственность поэтических взглядов на мир проявляется не только в этой, но и в предыдущей главе, которая обсуждалась выше, хотя она непосредственно не связана с именем Марины Цветаевой. В строке Сафронова "зеленоглазых, среброкудрых, огнеоких:" последний эпитет, как указал сам автор, принадлежит Марине Цветаевой. Дело, конечно, не в лексическом заимствовании, а в первую очередь в общности, традиционном единстве побудительных мотивов творчества.

В общем Страдании, независимо от эпохи дающем сходный опыт переживаний. Марина Цветаева вызвала к жизни "Елабугский цикл" Сафронова, в который кроме глав поэмы входят еще два стихотворения элегического характера - "Плач по Марине Цветаевой" и "Тебе через сто лет". У Цветаевой есть стих с тем же названием, что и последнее. Именно это обстоятельство позволяет Сафронову вступить с ней в диалог об избранничестве, призвании поэта.

Для увеличения степени философской обобщенности, наиболее адекватного раскрытия многообразия тем Сафронов чередует в поэме рифмованный стих и верлибр, хотя в значительной мере это происходит интуитивно.

Несколько слов о построении книги. В ней можно выделить три цикла, базирующихся на теме Самосожжения, Покаяния, Совести, которая особенно сильна в поэме:

1-й цикл - гражданская поэзия - "Гражданская казнь" (ирония, гротеск)

2-й цикл - философская поэзия, лирика - "Любовь, Жизнь, Смерть"

3-й цикл - поэма "Самосожжение" - синтез всех тем

Художник и поэт Игорь Сафронов стремится расширить круг своих творческих и моральных исканий, опираясь на национальную почву русской и опыт взаимного проникновения и усвоения мировой культуры. В многообразии стилей и направлений современной культуры его неодолимо влечёт русское культурное наследие. Но так как невозможно объять необъятное, то он высвечивает в своем творчестве - как в живописи, так и поэзии - "самые яркие образы гениев мира", как он сказал однажды.

В панораме творчества возникает мозаика Индивидуальностей, ибо каждый Поэт живёт в картинах и стихах Игоря Александровича Сафронова Ликом и Словом своим.

1991-1992 Ленинград-Санкт-Петербург

Примечание автора статьи

Приведенная выше статья была написана мною в Библиотеке Академии Наук СССР по следам знакомства в 1989-90 годах с И.А. Сафроновым лично, его стихами, прозой и картинами. В те же годы возникла настойчивая мысль о необходимости публикации его стихов при их известной каждому автору редактуре. Однако нищета тогдашней жизни страны и его и мои личные трагедии не позволили осуществить публикацию вовремя. Конечно, сейчас я написал бы эту статью иначе, но ценна в данном случае именно дистанция во времени, позволившая увидеть плоды тогдашних размышлений и сравнить их с планами: в 1996 году Игорь Сафронов всё-таки опубликовал свою первую сольную книгу стихов "Что такое душа? - Это плач: Лирика на грани отчаяния" - графика, иллюстрации - 52 с., куда вошли некоторые анализируемые здесь стихи. Уже из названия книги 1996 года виден диалоговый дискурсивный характер тематики и замысла. Поэтому диалог - как традиция - продолжается...

Михаил Клочковский
22 января 2008 г., СПб